|
Клуб и художественная самодеятельность, 9-1976
Легенда и правда об Арлекине
«Я хорошо знаю теперь, что певица должна быть музыкантом. Это также жизненно необходимо, как еда и сон. В музыке я нахожу новые приёмы, новые идеи, освобождаюсь от чего-то устаревшего, мешающего.»
Недаром лик сей двуязычен.
Таким и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.
А. Пушкин.
«Алла Пугачёва — открытие не только фестиваля „Золотой Орфей“, но и мировой эстрады».
Александр Иосифов, директор фирмы «Балкантон»
Алла играет на сцене, как играют Беко, Пиаф, Димитров. В Болгарии мы такой певицы ещё не видели.
Васил Андреев, автор болгарского текста «Арлекино»
Музыкальная школа («я с пяти лет купаюсь в музыке»), дирижёрско-хоровой факультет в училище, агитбригада радиостанции «Юность», джаз, озвучивание кино, вокально-инструментальные ансамбли — таков путь Аллы Пугачёвой. Исполнение песни Эмила Димитрова «Арлекино» сделало её обладательницей главного приза «Золотого Орфея-75». Вернувшись в Москву после долгих гастролей, Алла Пугачёва даёт интервью нашему специальному корреспонденту Марку Павловичу.
— Алла Борисовна, вы любите ходить в цирк?
— Очень. Мой отец умел глотать шарики, он родился фокусником, и у него был большой талант комического актёра. В самодеятельности ему предсказывали блестящее будущее на манеже, но… началась война…
— А кто научил вас петь?
— Семья. Если у квартир действительно есть свои достопримечательности, то главной достопримечательностью нашей была песня. Тут жили горячие поклонницы Руслановой и Шульженко. Жили и пели. Пела мама, пела бабушка, пела соседка. Это были послевоенные сентиментальные песни, которые, может быть, специально и писались для вдов. Например, «Осенние листья», они сопровождали всё моё детство, их пела мама, и я не слышала лучшего исполнения.
— Что привело вас ни профессиональную сцену?
— Странно, но моё неумение петь. Подруга по училищу показала меня Лифшицу и Левенбуку, которые подбирали в свою программу певицу. Там были претендентки из московских театров, красивые, уверенные, профессиональные. Мне было не по себе. Я стояла в сторонке — подросток, острые плечи, неуклюжесть. До этого я пела только перед зеркалом. Под пульсирующие звуки старого патефона, под голос Клавдии Шульженко — воображала, что это я.
И вот я на сцене. Мне снисходительно разрешили спеть. У меня был несильный, неразвитый голос, и было волнение — физическое, не творческое. Я исполнила «Робот» Левона Мерабова. Комедийная песня о человеке, который забыл все тёплые слова, объясняется междометиями, она же… она просит его стать человеком. Смешно. А я в 16 лет со своими бантиками спела трагедию тридцатилетней. Это было ещё смешнее. Все покатываются, а у меня на глазах слёзы.
«Робот» стал моей «самой-самой» песней. И я удивлялась тому, как скоро привыкла к мысли, что я певица. Ведь сцена была для меня чем-то недосягаемым и далёким. Я даже не осмеливалась поступить в драмкружок, хотя мне этого очень хотелось.
— А когда же вы успели поработить в цирке?
— Это был не цирк, а эстрадно-цирковое училище. Меня приняли концертмейстером. В свободные часы усаживалась в сторонке и смотрела, как люди занимаются: речевики, клоуны, жонглёры. Постепенно у меня стало неплохо получаться жонглирование. Мне никто его не показывал, но и не запрещали смотреть.
— Там и родилась идея «Арлекино»?
— Она накапливалась долго, может быть, годами. 10 лет назад я искала свою песню. Какую? Этого я не знала. От отца я переняла тягу к той песне, где есть комический поворот, «глотание шарика», к песне, позволяющей наполнить себя болью и насмешкой, иронией и печалью. Моя программа была разнообразна, но иногда слишком пестра. Я видела, что иду по чужим стопам и передо иной была перспектива стать исполнителем с «лицом», похожим на десятки других. И вот тогда я встретилась с удивительным человеком — журналисткой Ларисой Куликовой, работавшей на радиостанции «Юность». В этой женщине была бездна обаяния, и, кроме того, она оказалась замечательным педагогом, вместе с созданной ею агитбригадой я побывала в городах Западной Сибири, которые поразили меня размахом строек и километровыми проспектами, выросшими в тех местах, где ещё вчера были болота и густые леса. При мне открывали газовые фонтаны в Тюмени, закладывали заводы и домны.
А потом я уехала в Липецк, стала петь в ВИА «Новый электрон», которым руководил Валерий Приказчиков. Я пела модную «На тебе сошёлся клином белый свет» — трагедию всё той же тридцатилетней. Я изо всех сил пыталась донести до зрителя смысл песни, но внешняя фактура — «детский сад!» — не соответствовала тому, что я делала, и потому не трогала никого. Однажды вышла на «шпильках» и застряла каблуком намертво. Застыла на месте, замерла, будто меня взяли на мушку, и начала петь.
Уже финальные слова: «Я могла бы побежать за поворот». Вытаскиваю ногу, слышу треск сломанного каблука. И на словах «Только гордость, только гордость не даёт» ушла, хромая, зажав туфлю под мышкой. Были аплодисменты, вызовы, пришлось петь на бис. Но дело не в этом. Я поняла, что могу смешить в трагическом.
Уже в «Новом электроне» у Аллы Пугачёвой были концертные номера, вполне приемлемые и приблизительные, которые и сейчас иной солист считал бы своим потолком. Но она отказалась от приглашения Москонцерта, считала, что не готова ещё выйти на столичные площадки. Точно так же она отказалась от приглашения на IV Всесоюзный конкурс артистов эстрады. И снова поездки по стране, на этот раз с джазом Олега Лундстрема.
— Как это хорошо почувствовать за собой большой оркестр! Будто стоишь на носу огромного океанского корабля. Здесь, у Лундстрема, старые мои песни зазвучали вдруг в новом, неожиданном для меня ключе. Именно тогда я начала создавать маленькие песенные миниатюры.
Героем одной из её песенок стал… Шаляпин. Когда она принесла клавир Лундстрему, тот принялся её отговаривать: «Мне не нравится эта песня. Нет, нет и ещё раз нет!»
Пугачёва настояла на своём. Первое исполнение состоялось в киевском Дворце «Украина». Алла пела о тоске Шаляпина по Родине, о его песнях, зазвучавших на берегах Сены. Эти слова, простые и печальные, трогали и бередили душу. Успех был огромный. После концерта Олег Леонидович поздравил её. «Песня мне всё равно не нравится, но вы мастер своего дела».
— У джазовых певиц я училась гибкости голосового аппарата, хотя и пони-мала, что сейчас должны быть новые краски, новые ритмы.
Однажды мой дядя, большой поклонник народной песни, вытащил меня во Дворец культуры ЗИЛа на концерт русского хора. Я не хотела идти, а потом была ему благодарна. Там, уже в этом зале, родился замысел песни «Посидим, поокаем».
Песня эта была написана в народном стиле, для хора, на четыре четверти. А я сделала три четверти. Если бы не музыкальное образование, никогда бы не додумалась до этого. Я хорошо знаю теперь, что певица должна быть и музыкантом. Для нас это так же жизненно необходимо и важно, как еда и сон. В музыке я нахожу новые приёмы, новые идеи, освобождаюсь от чего-то устаревшею, мешающего. Вот почему работа над новой песней начинается всегда с постановки музыкальных задач.
— Расскажите, пожалуйста, как вы работали над «Арлекино». В чём вы видите причину успеха — в удачно найденной песне, в хорошей аранжировке или…
— Сначала немного о самом герое. Можно?
Арлекино — это персонаж итальянской народной комедии. Легенда гласит, что одеждой ему служил костюм из пёстрых лоскутков, а на лице всегда была полумаска. Вот почему в образе Арлекино присутствует налёт таинственности, что всегда привлекало поэтов. Они посвящали Арлекино стихи, а композиторы — песни. Лет пятнадцать назад была популярна песня Эмила Димитрова. Потом её начали забывать. Что побудило меня обратиться к ней? На это трудно ответить од-ной фразой, но с того момента, как я уселась за один стол с аранжировщиком и поэтом и стала обсуждать с ними постановочный план песни, с того момента Арлекино уже не отпускал меня ни на миг. Куда бы я ни шла, я постоянно чувствовала его присутствие, как чувствуешь на себе взгляд висящего на стене портрета.
Аранжировщиком песни стал Павел Слободкин, руководитель вокально-инструментального ансамбля «Весёлые ребята», где я начала работать с прошлого года, за русский текст взялся поэт Борис Баркас. Да, конечно, мне повезло с ансамблем. В отличие от многих других ВИА «Весёлые ребята» делают акцент на солистов. Один из принципов Слободкина состоит в том, что разного плана солисты — это и разнообразие в оркестре. Вокальная группа также выигрывает, становится интереснее от присутствия в ней солистов.
— Это опровергает распространённый взгляд на ВИА, что его основа — не отдельный исполнитель, а группа.
— Я музыкант, поэтому могу выступать и в группе. Но есть артисты, которые умеют или одно, или другое. Для длительного, стойкого успеха нужно совмещать в себе многие качества, иначе трудно сохранить себя на сцене как личность.
«Весёлые ребята» — ансамбль, где работать и сложно, и интересно. Они не эксплуатируют однажды найденные приёмы, а постоянно ищут. Идёт поиск и новых ритмических структур, и новых тембровых сочетаний, и гармоний. Вот сейчас мы задумали вставить в одну из моих песен второй голос — в унисон — музыкального инструмента. Это будет чисто джазовый элемент. В то же время в нашем ВИА есть приёмы и симфонического оркестра.
— Какую цель вы поставили перед аранжировщиком?
— Мне захотелось, чтобы героем песни стал не традиционно камерный слуга-шут, а клоун. Отсюда элементы цирковой музыки. Не той лёгкой, вальсирующей, под которую водят собачек, а парадной, праздничной — она раздаётся, когда на манеж выходит артист. Мой Арлекино — волшебник, творец смеха, и смех публики — единственная ему награда. И вот постепенно от обстановки праздника, возникающего после появления на манеже Арлекино, мы перенесёмся взглядом туда, где расположены кресла, где сидит масса смеющихся людей. Глазами Арлекино, из-под его полумаски, мы разглядываем партер, бенуар и амфитеатр. Нет, они не однородны, как неоднороден и их смех, в этом смехе я попыталась изобразить зрителя разных возрастов и разного социального положения. У меня этот смех был «найден» шесть лет назад и лежал про запас. Хотела применить его в «Карусели», но здесь он оказался как нельзя более кстати.
Вероятно, смех должен был передать и душевное состояние Арлекино, скрывающего глаза под маской. В нем зазвучит отказ шута подчиниться горькой правде жизни, а может быть, и удовольствие от того, что именно этот дурацкий смех делает его похожим на богачей. Ведь шут только тогда роднится умом с богачами, когда звенят его бубенчики дурака.
У песни много лиц, Арлекино представлялся мне в разных обличьях. Рассказ о нём стал рассказом о его взаимоотношениях с окружающим миром — тем миром, которому он, нищий, дарит праздник. Этот рассказ наполнен горечью и весельем, и мы искали музыку с подчёркнутой остротой интонации. Не ущемляя достоинств авторов песни, мы попытались переставить части, изменить ритмику, наполнить прекрасный мотив, созданный Эмилом Димитровым, новой внутренней гармонией, соответствующей нашему замыслу, а всю тему как бы насытить упругой пульсацией и динамикой манежа. Нет, певица не просто исполняет песню, она её полноправный соавтор.
— Если можно, остановитесь на этом подробнее.
Алла Пугачёва подошла к электрофону, поставила диск.
— Вот мелодия. Называется «Пассажир под дождём». Думайте что хотите, но другого вы себе не представите. Представляете себя под дождём?.. Нет? А я вот да. Это точная ассоциация, никаких других, мне кажется, и не может быть. Но это всего лишь заготовка к будущему номеру. Мелодия теряет стерильность уже от одного соприкосновения с чужими руками.
Все помнят очень старый эксперимент, который проделали с тремя художниками. Им дали написать один и тот же пейзаж, но в результате получилось три разных картины. Точно так же и у нас-— три певца никогда одинаково не исполнят одной и той же песни, если только они не пародисты.
Песней «Посидим, поокаем» я открыла своё выступление на V Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, но меня ждал сюрприз: я узнала, что эту же песню привезли ещё несколько исполнителей. Приз достался мне. Вероятно, это случилось не потому, что мой голос оказался лучше. В детстве у меня голоса вообще не было.
— То есть как не было?
— Ну не было. Или был не разработан. Я занялась им только в училище: ре-е, фа-а, ми, ля-а… легато, стаккато, легато, стаккато… гаммы, интервалы… А на кон-курсе обычно выступают люди более или менее одинакового вокального уровня. Но дело было не я голосе, а в различном постановочном подходе, в том, насколько певцу удалось сделаться соавтором композитора и поэта.
— Соавтором композитора — это мне понятно, а вот что значит соавтором поэта?
— Певец не рассматривает песенный текст как законченное стихотворное произведение. Певец должен быть немного поэтом и во всяком случае обязан обладать литературным вкусом. В «Посидим, поокаем» были строчки;
Твои слова как шёлк
Сорта дорогого…
Это сочетание «шёлк сорта дорогого» резало слух, выглядело примитивом. Я их выбросила раз и навсегда, и сама «соорудила» мостик над образовавшимся про-валом. Позднее состоялось объяснение с поэтом Ильёй Резником. Прослушав песню, он сказал: «Если бы раньше узнал о таком своевольничании, я бы не согласился. А теперь вижу, что правильно поступили».
Бывает песня, перед которой трудно устоять. Например, «Серебряные свадьбы» Толкуновой. Так и хочется взять её взаймы, но это будет самообман и нахлебничество. Чужая песня безмолвствует в твоих устах. Ведь песни — как живые существа, как влюблённые. Они любят кого-то одного или… теряют своё очарование.
Даже в век самолётов, опережающих звук, песни путешествуют быстрее всех. Их трасса — эфир. И одновременно — все направления. Хорошо ли они себя чувствуют при этом — вопрос особый…
— Но вам случалось петь и за кадром. Как это происходило?
— В кино я озвучивала очень много. Я начинала с анализа драматической ситуации. И всегда просила познакомить меня с актрисой, которую озвучивала, мне нужно было знать, как она выглядит внешне, иначе песня не получалась. В «Иронии судьбы» Эльдара Рязанова я озвучивала Барбару Брыльску. И потом, когда смотрела фильм, меня не покидало ощущение, что это пою не я, а она сама. Я не стою, в титрах фильма, но мне эта неизвестность приятна. Ещё я хочу сказать, что именно работа в кино научила меня стремиться не к внешнему успеху, а только к выражению внутренней правды.
— Но вот в результате столь тщательной постановочной работы вашим песням, в особенности «Арлекино», присущи такая логичность формы, такая законченность и чёткость, что, кажется, исключена всякая возможность импровизации.
— Это неправда. Импровизация обязательна, без неё не может быть речи об эстрадном исполнении. То, что вы назвали законченностью, — это постоянная канва, но импровизация всегда присутствует. «Арлекино» я не могу спеть дважды одинаково, не говоря уже о том, что поёшь в разной обстановке. Исполнение на пластинку, или на арене Дворца спорта, или перед телевизионным монитором всегда различно. Сцена требует больших красок, и если на сцене я много смеюсь в проигрыше, то перед телекамерой я только усмехнулась, там этого достаточно.
— «Арлекино» — песня, где успех вышел за пределы музыки, где сольное пе-сенное выступление развито в драматическую сценку…
— Но разве не с этого началась песня вообще? Вспомните обрядовые песни — они ведь изображали. Поэтому-то и говорят, что хорошую песню можно записать на пластинку, но нельзя записать в нотных знаках.
— Не приходила ли к вам в связи с этим мысль о карьере драматической актрисы?
— Приходила, но только в рамках эстрадно-песенного исполнительства. Драматическая актриса в песне — это не драматическая актриса в спектакле. Приёмы разные. Актриса в спектакле может разложить всё, что она несёт, на три часа, я же должна это сделать за три минуты.
До сих пор приходится слышать легенды о том, что драматическая игра той или иной певицы — это не более чем «ужимки». От такой неправды обидно немного. Правда же в том, что сколько моих песен в программе, столько раз я должна измениться внешне. И я до сих пор не могу разобраться, где я настоящая: та, которая на сцене, или та, что за кулисами.
И если вернуться к вашему вопросу о драматической игре в песне, то здесь всё построено на личном эксперименте, потому что музыкальной режиссуры пока не существует, у каждого она своя. И вот говорят, что эксперимент — всегда удача. Нет, это всегда неудача. Ведь я 10 лет не публиковала своих экспериментов. И всё же никогда не позволила себе жаловаться, хотя для достижения хоть какого-то результата приходилось отказываться от очень многого в жизни. И это было нелегко, как нелегко и сейчас, потому что иногда у человека просто не хватает выдержки.
У нас не только нет руководителей режиссёров, нет и теории драматической игры в песне. Поэтому песня, построенная по законам драматургии, воспринимается как что-то «оригинальное» и свою правоту можно отстаивать и доказывать только при помощи собственного успеха. После победы на V Всесоюзном конкурсе, когда я наслаждалась пришедшим ко мне чувством облегчения, подошёл Никита Богословский и рассказал забавную историю. Заключалась она вот в чём. Увидев меня на сцене, Богословский толкнул локтем сидевшего рядом члена жюри и иронически шепнул: «Сейчас будет оригинальный жанр». Потом, аплодируя, он повторял уже другим, подобревшим голосом: «Я же говорил, что сейчас будет оригинальный жанр!»
|
|
|
|
